Рубен Давид Гонсалес Гальего - сын венесуэльца и испанки. Его дед был генеральным секретарем испанской компартии. Мать училась в Московском университете. Его будущее было светлым и безоблачным. Но жизнь оказалась больше похожей на сюжет страшной сказки, которой надо на ночь пугать непослушного ребенка.

Впрочем, на этот сюжет еще можно предоставить копирайт Александру Дюма - столько в жизни Гальего почти невероятных, невозможных, невыносимых для одного человека перипетий и коллизий: смерть брата-близнеца, его собственный приговор - ДЦП, разлучение с матерью (ей было объявлено, что он умер), ставшей пешкой в политических играх коммунистических партий разных стран, жизнь в детском доме, выбор между жизнью и смертью, причем смерть, как всегда, а в его случае особенно, казалась самым простым выходом, два брака, встреча с матерью через тридцать лет, "возвращение" в Испанию, роман.


"Я - герой. Быть героем легко. Если у тебя нет рук или ног - ты герой или покойник. Если у тебя нет родителей - надейся на свои руки и ноги. И будь героем. Если у тебя нет ни рук, ни ног, а ты к тому же ухитрился появиться на свет сиротой - все. Ты обречен быть героем до конца своих дней. Или сдохнуть. Я герой. У меня просто нет другого выхода".


Сентенции в литературных произведениях - дело не просто обычное, но сильно любимое большинством творцов (с античности до наших дней), которым мало простого развития сюжета, это нехитрое занятие они оставляют представителям массовой литературы. Для серьезности требуются осмысление, одухотворенность и пара-тройка философских мыслей, которые, глядишь, то ли войдут в списки афоризмов, то ли пойдут на повышение - к жизненной мудрости. У кого-то они становятся естественной частью текстового материала. У некоторых выглядят дешевой подделкой той самой жизненной мудрости. Роман Рубена Давида Гонсалеса Гальего набит ими под завязку. Только вот у него они плоть от плоти его жизни, принятые когда-то решения, своего рода вехи его собственной истории - тяжелой, страшной, но, как ни странно, легкой: эта история дает надежду тем, кто давно перестал верить в такое эфемерное понятие, как happy end, оставив его голливудским киностудиям.


Роман "Белое на черном" ("Лимбус-Пресс") - это та самая история, которая вкратце изложена в предыдущих строках, но развернутая в деталях. Обычно подробности убивают впечатление. Но не в этом случае. "Белое на черном" написано так жестко, так интенсивно, ярко, емко, с такой беспощадной даже не честностью, а скорее с безразличием к ужасу благополучного читателя. И безразличие это - не от жестокости. Просто жизнь такая. Когда этот роман оказался в списке финалистов премии (российского "Букера"), то многие литературные критики заговорили о том, было ли это правильным: автобиография не есть литература. Смотря как написать.


Роман "Белое на черном" при всем его соответствии правде жизни еще и настоящее произведение искусства. Здесь нет места слезам, сантиментам и вздохам, так же как и особому публицистическому накалу. Да, это просто запись жизни, данная спокойно, почти отстраненно и в то же время завораживающе. Но написанная по всем правилам и по-настоящему талантливо: энергетика текста, его ритм, стиль безупречны. Даже если "Белое на черном" не получит в итоге большой приз, а его автор никогда больше не напишет ни одной строчки, он навсегда останется в истории литературы, так же как и просто в истории.


Достаточно, наверное, одного такого абзаца, чтобы не понадобилось больше никаких определений: "Сухощавая старушка лезла через забор. Забор был двухметровый, но бабушку это не остановило. Она быстро спрыгнула с него, огляделась по сторонам и подошла ко мне. Деловито оглядев мои руки и ноги, она недоверчиво спросила: "Сирота небось?" Я кивнул. Такого везения она не ожидала, скрюченные ноги и руки, да к тому же и сирота. Она поставила на землю свою корзинку, откинула полотенце, прикрывавшее содержимое, достала оттуда блин, дала мне и скомандовала: "Ешь". Я стал быстро есть блины, она торопила меня и все повторяла: "Тетку Варвару поминай, тетку Варвару".

Но все хорошее быстро кончается. Из-за угла уже шла воспитательница. Что вы тут делаете? И уже мне: Что ты делаешь? Что я делал? Я жевал третий блин. Жевал быстро, потому что в руке у меня было еще полблина и я хотел успеть доесть все. Шустрая бабушка уже подхватила свою корзинку и сиганула через забор. Я быстро доел блин. Воспитательница постояла, улыбнулась чему-то и ушла. Это были первые блины в моей жизни".


Источник: Известия науки